Лера вопросительно посмотрела на меня, и в ее глазах мелькнуло что-то странное — смесь удивления, усталости и, возможно, легкого презрения. Она остановилась посреди улицы, слегка покачиваясь на подгибающихся ногах, будто силы покинули ее после всего, что произошло. Ее руки машинально потянулись к голове, чтобы поправить растрепанные волосы, которые липли к вспотевшему лбу, словно влажные нити паутины.

Несколько долгих секунд мы молчали, глядя друг на друга, и тишина эта была тяжелой, вязкой, как воздух перед грозой, пропитанный запахом земли и надвигающегося дождя. Я чувствовал, как пот стекает по моей спине, как сердце колотится где-то в горле, но не мог отвести взгляд от нее — от той Леры, которую я знал с детства и которая теперь казалась совсем другой.

— Ты серьезно? — наконец сказала она, и голос ее был хриплым, надтреснутым, будто она выкричала все силы в том парке. — После всего этого… ты вот так просто спрашиваешь?

Я пожал плечами, стараясь скрыть, как сильно меня задели ее слова, как они врезались в меня, словно острые осколки стекла. Внутри все кипело — странная смесь возбуждения, стыда и какого-то непонятного облегчения, что этот кошмар закончился, и мы оба остались живы. Но отступать я не хотел, не сейчас, не после того, как я решился задать этот вопрос. Мне казалось, что в нем есть какой-то шанс, какая-то ниточка, за которую я еще могу ухватиться.

— А почему нет? — ответил я, стараясь звучать уверенно, хотя голос предательски дрогнул, выдав мою неуверенность. — Мы же всегда были близки, Лер. Все эти годы… ты знаешь, как я к тебе относился. И… ну, ты сама видела, как я на тебя смотрел там. Я люблю тебя. По-настоящему.

Она усмехнулась, и в этом смешке не было ни капли той теплоты, что я привык слышать от нее раньше — того мягкого, почти ласкового звука, который заставлял мое сердце биться быстрее. Это был холодный, почти злой звук, от которого у меня по спине побежали мурашки, а в груди что-то болезненно сжалось.

— По-настоящему? — переспросила она, скрестив руки на груди и слегка наклонив голову, будто изучая меня, как насекомое под стеклом. — Ты лежал там, дрочил, пока меня… пока эти уроды… — Она запнулась, сглотнула ком в горле, и я заметил, как ее глаза снова заблестели от слез, как они задрожали, готовые вот-вот пролиться. — И теперь ты думаешь, что я вот так возьму и стану твоей девушкой? После того, как ты просто смотрел?

Я открыл рот, чтобы возразить, чтобы сказать хоть что-то в свою защиту, но слова застряли где-то в горле, как ком сухой земли. Она была права, и я это понимал, чувствовал каждой клеткой своего тела. Но внутри меня бурлило что-то темное, что-то, что не хотело признавать вину, что цеплялось за оправдания, которых не было. Я сделал шаг к ней, протянул руку, надеясь хоть как-то смягчить этот момент, но она тут же отпрянула назад, будто я был одним из тех парней из парка — грязным, опасным, чужим.

— Не трогай меня, — резко бросила она, и голос ее сорвался на крик, дрожащий и полный боли. — Ты вообще понимаешь, что произошло? Понимаешь, что они со мной сделали? Или тебе настолько все равно, что ты только о своем стояке и думаешь?

— Лер, я… — начал я, но она не дала мне договорить, шагнув вперед и глядя прямо в глаза с такой яростью, что я невольно попятился.

— Нет, ты послушай, — перебила она, и в ее тоне было столько злости, столько отчаяния, что я почувствовал себя еще меньше, чем был. — Я думала, ты хотя бы друг. Думала, ты поможешь мне, когда эти мрази… когда они схватили меня и… А ты что сделал? Ты просто смотрел! Лежал там, пялился и наслаждался, как будто это какое-то гребаное шоу для тебя!

Ее слова били, как пощечины, одна за другой, и я чувствовал, как лицо начинает гореть от стыда, как жар растекается по щекам. Но вместе с этим во мне росло раздражение, какая-то злость, которой я сам не ожидал. Да, я не вмешался. Да, я возбудился. Но разве она сама в конце не начала стонать? Разве не подмахивала им, не кричала от удовольствия, пока они брали ее один за другим? Я сжал кулаки, пытаясь сдержать рвущиеся наружу мысли, но они все равно вырвались, как поток грязи.

— А ты? — бросил я, и голос мой дрожал от напряжения. — Ты же сама кончала там, Лер. Я видел. Ты кричала, просила их трахать тебя сильнее. Так что не делай вид, будто ты жертва, а я какой-то извращенец!

Ее глаза расширились, и на секунду мне показалось, что она сейчас ударит меня — поднимет руку и влепит пощечину, которую я, наверное, заслужил. Но вместо этого она замерла, глядя на меня так, будто видела впервые в жизни, будто перед ней стоял не тот парень, которого она знала с шестого класса, а кто-то чужой, отвратительный. А потом тихо, почти шепотом, сказала:

— Ты больной.

Эти два слова повисли между нами, тяжелые, как приговор, как камень, упавший в темную воду. Она отвернулась, сделала шаг в сторону своего дома, но вдруг остановилась и посмотрела на меня через плечо:

— Знаешь, я ведь правда хотела с тобой встретиться сегодня, — сказала она, и в голосе ее теперь была только усталость, бесконечная и глухая. — Думала, что ты все тот же парень, которого я знала в школе. Тот, кто был рядом, когда мне было паршиво. Но ты… ты даже хуже, чем они.

Лера ушла, не оглядываясь, а я остался стоять посреди улицы, глядя, как ее силуэт растворяется в темноте между домами. Ноги дрожали, в голове шумело, как от удара, но внутри все еще пылало возбуждение, которое я не мог заглушить ни стыдом, ни злостью. Ее слова крутились в мозгу — «ты больной», «ты хуже, чем они» — но вместо того чтобы остудить меня, они только сильнее разожгли этот странный, больной огонь. Я развернулся и медленно побрел домой, чувствуя, как джинсы снова становятся тесными в паху. Член не хотел успокаиваться, будто требовал продолжения того, что я видел в парке, будто звал меня обратно.

Дома я рухнул на диван, даже не включая свет. В темноте все казалось еще ярче, еще живее — ее крики, ее извивающееся тело, эти три урода, которые брали ее прямо передо мной, один за другим. Я закрыл глаза, и картинка ожила, словно фильм, который я мог прокручивать снова и снова: Лера, ее прогнувшаяся спина, ее грудь, сжатая чужими руками, ее «орех», который я так хотел схватить, а теперь он был во власти других — грубых, пьяных, чужих. И я… я просто лежал там, на земле, и смотрел. Нет, не просто смотрел — наслаждался. От этой мысли я возбудился до дрожи, до какого-то болезненного зуда внизу живота, и рука сама потянулась к ширинке, расстегивая ее с тихим щелчком.

«Ты больной,» — эхом звучал ее голос в голове, но он не останавливал меня, а только подливал масла в этот пожар. Я представлял, как она возвращается в тот парк, как эти парни снова окружают ее, как их руки снова лезут под ее одежду, а я стою рядом — бессильный, жалкий, но дико возбужденный от этого бессилия. Сперма брызнула на ладонь, горячая и липкая, и я тихо застонал, представляя, как Лера смотрит на меня с презрением, пока другой член входит в нее, разрывая ее еще сильнее, чем вчера. Я лежал, тяжело дыша, глядя в потолок, и понимал, что ненавижу себя за это — но остановиться не мог.

Наутро я проснулся с тяжелой головой, будто кто-то всю ночь бил меня по затылку. Солнце уже стояло высоко, пробиваясь сквозь щели в занавесках и слепя глаза. В горле пересохло, во рту был противный привкус, а в груди — чувство вины, которое я пытался прогнать, но оно цеплялось за меня, как мокрый песок. Я натянул старую футболку, джинсы, кеды и вышел на улицу, решив пройтись по деревне, чтобы хоть немного проветрить голову.

Утро было жарким, пыль поднималась с тропинок под ногами, цепляясь за штанины, а вокруг гудели мухи и пахло нагретой травой. Я шел мимо покосившихся заборов, мимо старух, сидящих на лавках с любопытными взглядами, мимо собак, лениво развалившихся в тени, и пытался думать о чем угодно, кроме вчерашнего вечера. Но мысли сами возвращались туда, к Лере.

Я вспоминал, как мы шли в тот парк вместе, как я радовался ее смске, как тепло было внутри от мысли, что она сама захотела меня увидеть. А потом — ее крики, сначала полные ужаса, когда эти уроды схватили ее, потом боли, когда первый из них вошел в нее, разрывая ее девственность, и, наконец, удовольствия, когда она начала стонать и подмахивать им.

Я вспоминал, как лежал на земле, оглушенный ударом, глядя, как ее тело дрожит под их руками, как ее грудь вываливается из разорванной майки, как ее «орех» содрогается от каждого толчка. И как я… как я не встал, не бросился к ней, не попытался остановить это.

Стыд сжимал грудь, как тиски, и я шептал себе под нос: «Надо было что-то сделать. Надо было ее спасти. Она же кричала о помощи, а я…» Но тут же в голове всплывало другое — ее «да, трахай меня», ее дрожащие ноги, ее оргазмы, один за другим, и член снова дернулся в штанах, будто насмехаясь над моим раскаянием.

Я ненавидел себя за это, ненавидел до тошноты, но эта ненависть только сильнее разжигала во мне что-то больное, что-то, что я не мог контролировать.

Я не заметил, как ноги сами принесли меня к ее дому. Старый деревянный забор, облупившаяся краска на ставнях, кривая калитка, скрипящая от каждого дуновения ветра — все как раньше, но теперь это место казалось чужим, пропитанным чем-то мрачным. Я остановился у калитки, сердце заколотилось так, что я слышал его стук в ушах. Хотел позвать ее, постучать в дверь, сказать, что сожалею, что был идиотом, что не должен был просто смотреть, пока ее… Но голос застрял в горле, как ком грязи, и я не мог выдавить ни звука.

Что я скажу? «Прости, что лежал и дрочил, пока тебя насиловали»? «Прости, что мне это понравилось»? Я сжал кулаки до боли, ногти впились в ладони, но решимости так и не прибавилось. Вместо этого я обошел дом по тропинке вдоль забора, стараясь ступать тихо, чтобы никто не услышал, и остановился у окна спальни, откуда доносились звуки.

Сначала я подумал, что это просто скрип мебели или шорох ветра, но звуки были слишком ритмичными, слишком влажными, слишком знакомыми. Сердце заколотилось сильнее, дыхание сбилось, и я осторожно прижался к стене, заглядывая в мутное стекло.

Лера была там. Голая, на коленях, на старой скрипучей кровати с железной спинкой, которая билась о стену с каждым движением. Ее зад торчал кверху, подтянутый и соблазнительный, как я всегда его представлял, но теперь он дрожал под ударами какого-то мужика — здорового, с густой щетиной и широкими плечами, явно не из тех троих, что были вчера. Он стоял позади нее, держа ее за бедра, и вгонял в нее свой член с такой силой, что ее тело сотрясалось, а простыня под ней сбилась в комок. Ее грудь раскачивалась, соски торчали, напряженные и красные, а волосы падали на лицо, закрывая его, но я слышал ее стоны — хриплые, протяжные, полные какого-то дикого наслаждения.

Я замер, чувствуя, как кровь приливает к лицу, к ушам, к паху. Член встал моментально, болезненно натянув ткань джинсов, и я, не думая, сунул руку в штаны, сжимая его пальцами. Этот мужик был огромный — шире меня раза в два, с толстыми руками, покрытыми темными волосами, и трахал ее так, будто хотел разорвать пополам. Лера, моя Лера, которую я любил с шестого класса, которую я знал как скромную, чистую девочку, еще вчера девственницу, теперь стонала под ним, как последняя шлюха, и мне это нравилось. Ее голос срывался на крики, она вцепилась в простыню так, что костяшки побелели, и каждый толчок выбивал из нее новый звук — то ли боли, то ли удовольствия, а может, и того, и другого. Я видел, как он сжимает ее ягодицы, как его пальцы впиваются в ее кожу, оставляя красные следы, как он шлепает ее по заднице, и она вскрикивает, выгибаясь еще сильнее.

— Да… глубже… аааах… трахай меня! — выкрикивала она, и ее голос дрожал, но в нем не было ни капли того ужаса, что я слышал вчера. Теперь она хотела этого, просила, требовала, и я не мог отвести взгляд. Мужик рычал, ускоряя темп, его бедра хлопали о ее ягодицы с влажным, чавкающим звуком, и я представлял, как его член входит в нее, как он растягивает ее, заполняет до предела. Моя рука двигалась быстрее, сжимая член так, что было почти больно, но я не мог остановиться. Стыд боролся с возбуждением, шептал мне, что я должен уйти, что я не должен смотреть, но возбуждение побеждало, затмевало все, и я стоял там, у окна, как завороженный.

Я вспоминал вчера — как она сопротивлялась, как кричала, как плакала, пока первый из тех троих не вошел в нее, а потом как сдалась, как начала стонать и кончать под ними. И теперь вот это — новый мужик, новая кровать, но та же Лера, которая, похоже, открыла в себе что-то, чего я никогда не подозревал. Я представлял, что это я там, за ее спиной, что это мои руки сжимают ее бедра, что это я заставляю ее кричать, но знал — мне никогда не сравниться с ним. Он был груб, силен, уверен, а я… я мог только смотреть, только дрочить, стоя за окном, как жалкий зритель. Сперма уже текла по пальцам, пачкала джинсы, но я не останавливался, не мог остановиться, глядя, как он берет ее, как она извивается под ним, как ее тело блестит от пота в тусклом свете комнаты.

И вдруг Лера подняла голову. Ее волосы откинулись назад, открывая лицо — красное, мокрое, с приоткрытым ртом, из которого вырывались стоны. Она посмотрела прямо в окно, и наши глаза встретились. Я замер, рука застыла на члене, сердце пропустило удар. Она не отшатнулась, не закричала, не отвернулась. На миг она просто смотрела на меня, и я увидел в ее глазах не удивление, не злость, а что-то другое — насмешку, может быть, даже удовольствие. Уголок ее рта дернулся в едва заметной ухмылке, и она, не отрывая взгляда, выгнулась еще сильнее, застонав громче, протяжнее, будто специально для меня. В следующую секунду она начала кончать.

Поддержите меня на Boosty и подписывайтесь на Telegram или VK, чтобы получить доступ к эксклюзивным рассказам и быть в курсе всех новостей!

Спасибо за вашу поддержку!

Поддержать на Boosty Канал Telegram Группа VK