Я вернулась домой за полночь, когда луна висела высоко над крышами, заливая улицу холодным светом, а всё вокруг молчало, как мёртвое, только где-то вдалеке лаяла собака, нарушая тишину. Машина заглохла у крыльца с тихим стуком двигателя, и я сидела в ней ещё минут десять, глядя на тёмные окна нашего дома, пытаясь собрать себя в кучу, хоть немного унять этот хаос в голове, который гудел, как рой ос. Тело ныло — каждый мускул, каждая косточка, каждый кусочек кожи кричал от того, что со мной сделали за день. Миша в подвале — его грубые руки, его член, вбивающийся в меня у стены, его сперма, горячая и липкая, залившая меня внутри. Толя в кабинете — его стол, его пальцы, его член, растягивающий меня до крика, его укусы на шее, которые до сих пор жгли. Всё это смешалось в одну горячую, грязную кашу, пропитавшую меня до костей — трусики, куртку, майку, волосы, кожу, душу. Я должна была зайти тихо, проскользнуть в душ, смыть это всё горячей водой, лечь рядом с Димой и притвориться, что ничего не было — просто ещё один день, ещё одна ночь, ещё одна ложь. Но внутри всё горело, этот пожар не утихал, и я знала: он не утихнет, сколько бы я ни мылась, сколько бы ни врала себе, сколько бы ни пряталась.

Дима спал в спальне, храпел, как всегда, раскинувшись на кровати, как медведь в берлоге, одеяло сползло до пояса, обнажая его мягкий живот. Его лицо было расслабленным, почти детским, и я смотрела на него секунду, чувствуя укол вины — слабый, почти неощутимый, тут же утонувший в этом море похоти, которое захлестнуло меня за последние дни. Я прокралась внутрь, сбросила куртку прямо на пол у двери — она шлёпнулась с глухим звуком, пропахшая сексом, потом, одеколоном Толи. Халат свалился следом, и я уловила запах — резкий, густой, непристойный: сперма, пот, сигареты Миши, всё смешалось в одну вонь, которая пропитала меня, как дешёвый парфюм, от которого не избавиться. Сил раздеться до конца не было — я рухнула на кровать в майке и трусиках, чувствуя, как липкость между ног пачкает простыни, как она прилипает к коже, оставляя влажные пятна. Закрыла глаза, надеясь провалиться в сон, забыться, но тут услышала шаги — тихие, но чёткие, сверху, из комнаты Паши. Он не спал. Ждал. Чуял. Его шепот — «ты моя» — до сих пор звенел в ушах, как эхо, и я боялась, что он спустится, увидит меня такой — растрёпанной, с красными пятнами на шее от Толиных зубов, с мокрыми трусиками, с этим запахом, который кричал о том, что я натворила за день. Я натянула одеяло до подбородка, затаила дыхание, но шаги затихли, и я выдохнула, проваливаясь в тяжёлый, липкий сон, где все они — Паша, Джордж, Миша, Толя — кружились надо мной, трогали меня, брали меня, не отпуская.

Утро началось с головной боли и солнечного света, который бил в глаза через щель в шторах, как будто нарочно хотел вытащить меня из этого мутного забытья. Голова гудела, как после бутылки вина, хотя я выпила только кофе — слишком много кофе, слишком мало сна. Дима ещё спал, храпел тише, но всё так же беспечно, повернувшись на бок, и я выбралась из кровати, пошатываясь, чувствуя, как всё тело ноет — бёдра от грубых толчков Миши, спина от стола Толи, шея от его укусов, грудь от его пальцев, которые сжимали её до синяков. Между ног всё было липко, трусики промокли насквозь — сперма Толи, остатки Миши, моя собственная влага, всё смешалось в одну грязную, горячую массу, которая прилипала к коже, тянула её, как клей. Я поморщилась, ощутив этот запах — кислый, резкий, непристойный, — и поняла: надо в душ, сейчас же, смыть это всё, привести себя в порядок, притвориться, что я всё ещё та Лена — жена, мать, докторша, а не эта шлюха, которая трахается с кем попало, где попало, когда попало. Но сначала — кофе, чтобы проснуться, чтобы хоть немного почувствовать себя человеком, а не куском мяса, который рвут на части.

На кухне было тихо, только тикали часы на стене да гудела кофеварка, которую я включила дрожащими руками, едва попав пальцем по кнопке. Я стояла у раковины, глядя, как чёрная струя медленно наполняет кружку, и пыталась дышать ровно, но каждый вдох был как глоток огня — жар Миши, Толи, Паши, Джорджа, всех их, кто оставил на мне свои следы, свои запахи, свои желания. Кофе пах горько, но даже он не мог перебить этот смрад — секс, пот, сперма, всё это витало вокруг меня, как облако, которое я не могла стряхнуть. Я должна была держать себя в руках, но пальцы дрожали, когда я взяла кружку, горячая керамика обожгла кожу, и кофе плеснулся на руку, оставив красное пятно. Я выругалась шепотом — «Чёрт!» — и тут услышала шаги — тяжёлые, быстрые, с лестницы. Паша. Сердце ухнуло вниз, я обернулась — он спустился, в шортах и мятой футболке, волосы растрёпаны, как будто он ворочался всю ночь, но глаза — острые, как ножи, тёмные, почти чёрные, и они впились в меня, как крючья, цепкие, голодные, злые.

— Где ты была вчера? — спросил он тихо, подходя ближе, и его голос был низким, с этой хрипотцой, которая появлялась, когда он злился или хотел чего-то — меня, всегда меня. Его взгляд прошёлся по мне — от растрёпанных волос, спутанных, как после секса, до босых ног, задержался на шее, где краснели пятна от Толиных зубов и губ, на майке, которая прилипла к груди, выдавая твёрдость сосков, проступивших сквозь ткань, на бёдрах, где трусики оставили влажный след под ней.

— На работе, — соврала я, отворачиваясь к раковине, чтобы не видеть его глаз, чтобы не чувствовать, как они раздевают меня, видят всё, что я пыталась спрятать. — Задержалась. Ты же знаешь, как бывает.

— На работе, — повторил он, и в его тоне была насмешка, смешанная с чем-то тёмным, опасным, как гроза перед молнией. Он шагнул ближе, встал за спиной, так, что я почувствовала тепло его тела через воздух, его дыхание на своём затылке, горячее, неровное. — А почему ты выглядишь так, будто тебя трахали всю ночь? И от тебя пахнет, мам. Не мной. Не мной, черт возьми.

Я замерла, чувствуя, как кровь бросилась в лицо, как жар от его слов растёкся по шее, по груди, вниз, туда, где всё ещё было липко от Миши, от Толи, и теперь — от него, от этого его голоса, от этого его взгляда. Он заметил — он всегда замечал, этот его взгляд, как рентген, видел всё: красные пятна, дрожь в руках, запах, который выдавал меня с головой. Я хотела сказать что-то, отбиться, соврать ещё раз, но горло пересохло, язык прилип к нёбу, и я только сжала кружку сильнее, пока кофе не плеснулся на пальцы, обжигая кожу ещё раз.

— Паша, хватит, — выдавила я, но голос был слабым, почти жалким, как у ребёнка, пойманного на вранье, и он это услышал. Его рука легла мне на талию, сжала через майку, пальцы впились в кожу, и я вздрогнула, как от удара, чувствуя, как его тепло пробивает меня насквозь. Он наклонился ближе, его губы почти касались моего уха, и я уловила его запах — молодой, резкий, с ноткой пота и чего-то дикого, что сводило меня с ума.

— Хватит? — шепнул он, и его дыхание обожгло мне кожу, как горячий ветер. — Ты вчера ушла, а я ждал. Лежал и думал о тебе. Дрочил, представляя тебя. А ты… с кем ты была, мам? С кем ты трахалась, пока я тут сходил с ума?

Его слова ударили, как пощёчина, и я задохнулась, чувствуя, как жар от них растекается по телу, как трусики промокают ещё сильнее — не от Миши, не от Толи, а от него, от этого его напора, от этой его злости, смешанной с желанием. Его пальцы скользнули ниже, к бедру, задели край майки, приподняли её, оголяя кожу, и я ахнула, когда он провёл рукой по внутренней стороне бедра, чуть задев липкость, оставшуюся от вчера. Я должна была оттолкнуть его, уйти, закричать, но ноги не слушались, а тело… тело хотело его, хотело этого безумия, этого греха, который я уже не могла остановить, который стал частью меня.

— Паша, я в душ, — буркнула я, вырываясь из его хватки с силой, которой почти не осталось, и почти побежала к ванной, чувствуя, как он смотрит мне в спину, как его взгляд прожигает дыру в майке, в коже, в душе. Дверь хлопнула за мной, я повернула кран, горячие струи ударили по кафелю с шипением, наполняя ванную паром, и я содрала с себя майку, бросила её на пол — мокрая, липкая, вонючая. Трусики полетели следом — они были пропитаны спермой, моей влагой, всем, что со мной сделали за день, и я пнула их в угол, чувствуя, как липкость тянется за ними, как нитка. Встала под душ, закрыла глаза, подставила лицо под горячую воду, чувствуя, как она смывает грязь, пот, сперму с кожи, стекает по груди, по животу, по бёдрам, унося следы Миши, Толи, но не этот жар, который горел внутри, не это желание, которое пульсировало внизу живота, не эту похоть, которая стала моей второй кожей.

Дверь скрипнула, и я вздрогнула, открыв глаза, вода попала в лицо, защипала. Паша. Он стоял в проёме, голый по пояс, шорты низко на бёдрах, и его взгляд — тёмный, голодный, почти звериный — прошёлся по мне, по моему мокрому телу, по груди, где соски торчали от холода воды, по бёдрам, где всё ещё блестели следы вчера, по волосам, прилипшим к шее. Он шагнул внутрь, закрыл дверь за собой, повернул замок, и я отступила к стене, чувствуя, как холодный кафель впивается в спину, как вода бьёт мне в лицо, стекая по подбородку.

— Паша, уйди, — сказала я, но это было слабо, почти шепотом, и он только хмыкнул, подходя ближе, его шаги гулко отдавались в тесной ванной, смешиваясь с шумом воды.

— Нет, мам, — шепнул он, и его руки схватили меня за талию, прижали к стене так, что вода ударила ему в спину, стекая по его груди, по твёрдым мышцам живота, вниз, к шортам, которые тут же промокли, облепив его пах, где уже проступала твёрдость. — Ты моя. И я не хочу, чтобы от тебя пахло кем-то ещё. Я смою их с тебя.

Его губы врезались в мои, грубо, жадно, почти до боли, и я застонала, не в силах сдержаться, чувствуя, как его язык врывается мне в рот, как его зубы прикусывают мою нижнюю губу, оставляя горячий след. Я толкнула его в грудь, мокрые ладони скользнули по его коже, но он не сдвинулся — только прижал меня сильнее, его тело вдавило меня в стену, и вода текла по нам, горячая, обжигающая, смывая грязь, но не этот грех, который мы творили. Его руки скользнули вниз, сжали мои ягодицы, раздвинули их, пальцы нашли мою киску, мокрую, горячую, липкую от вчера, и он ввёл два пальца внутрь, грубо, глубоко, растягивая меня, выбивая из меня стон — громкий, хриплый, который утонул в шуме воды.

— Ааах… Паша… — выдохнула я, цепляясь за его плечи, мои ногти впились в кожу, оставляя красные полосы. Его другая рука схватила меня за волосы, потянула назад, открывая шею, и он впился в неё зубами, кусая там, где уже были следы Толи, оставляя свои метки, горячие, жгучие.

— Ты моя, — рычал он, его пальцы двигались быстрее, выгибая меня под ним, выбивая влажные звуки, которые смешивались с шумом воды. — Скажи это, мам. Скажи, что ты моя, а не их.

— Ооох… Паша… Я… — начала я, но он вытащил пальцы, рванул шорты вниз одним движением, и они упали на пол, мокрые, тяжёлые. Его член — твёрдый, горячий, большой — ударил мне по животу, скользнул ниже, и я задрожала, чувствуя его головку у своего входа, горячую, пульсирующую, готовую. Он был больше, чем я помнила, больше, чем в тот раз на террасе, и я ахнула, когда он раздвинул мне ноги коленом, приподнял меня, прижав к стене ещё сильнее.

— Скажи, — прохрипел он, проводя членом по моим губам, дразня, не входя, размазывая мою влагу, остатки вчера. Вода текла по его лицу, по груди, капала с волос, и он смотрел на меня — глаза тёмные, почти безумные.

— Я твоя… Паша… — выдохнула я, и это было как капитуляция, как падение. Он рыкнул, довольный, и вошёл — резко, до упора, растягивая меня так, что я закричала, громко, хрипло, и этот крик эхом отлетел от стен, утонув в шуме воды.

— Аааах! Паша! — вырвалось у меня, и он начал двигаться, вбиваясь в меня сзади, грубо, сильно, каждый толчок выбивал из меня воздух, каждый удар его паха о мои ягодицы отдавался шлепком — громким, влажным, непристойным, заглушаемым только водой. Его руки сжали мне бёдра, пальцы впились в кожу, оставляя красные пятна, и он трахал меня, как будто хотел выжечь из меня всех остальных, утвердить своё право, свою власть. Вода текла по нам, стекала по его груди, по моим ногам, смывая его сперму, мою влагу, но не этот жар, который горел между нами, не эту похоть, которая захлёстывала нас обоих.

— Ты моя, мам, — рычал он, его рука вцепилась мне в волосы, потянула сильнее, выгибая шею, и он кусал меня, лизал, оставляя следы, как метки, поверх следов Толи, Миши, всех, кто был до него. — Никому тебя не отдам. Никому, слышишь?

Его член заполнял меня, растягивал до предела, до сладкой боли, и я стонала, кричала, толкаясь назад, подставляя себя под каждый удар, чувствуя, как он бьёт по моим внутренностям, как головка упирается в самую глубину. Его другая рука скользнула мне на грудь, сжала сосок, крутя его между пальцами, теребя, пока я не задохнулась от кайфа, пока вода не попала мне в рот, смешиваясь с моими стонами. Я кончила — резко, сильно, сжимаясь вокруг него, крича его имя — «Паша! Аааах!» — пока волны оргазма били по мне, одна за другой, заставляя дрожать, цепляться за стену, чтобы не рухнуть.

Он не остановился — продолжал трахать меня, ускоряя темп, вбиваясь ещё глубже, ещё сильнее, и я чувствовала, как его член пульсирует внутри, как он близко. Его рука отпустила волосы, сжала мне горло, не сильно, но достаточно, чтобы я задохнулась от этого ощущения власти, контроля, и он наклонился, прикусил мне ухо, шепнув:

— Кончи ещё раз, мам. Для меня. Покажи, что ты моя.

И я кончила снова — громче, сильнее, содрогаясь под ним, как в лихорадке, крича его имя, пока голос не сорвался, пока вода не залила мне лицо, пока всё тело не стало одним сплошным комком кайфа. Моя киска сжималась вокруг него, выжимая его, и он не выдержал — зарычал, вжал меня в стену ещё сильнее и кончил, заливая меня внутри горячей, густой струёй, которая била, заполняя меня до краёв, выплескиваясь наружу, смешиваясь с водой, стекая по моим ногам на кафель. Он кончал долго, его член пульсировал, и я чувствовала каждый толчок, каждую каплю, пока он не замер, тяжело дыша мне в шею, придавливая меня к стене своим весом.

— Ты моя, — шепнул он ещё раз, и я кивнула, не в силах говорить, чувствуя, как его член медленно выходит из меня, как вода смывает всё, что он оставил, как пар обволакивает нас, делая воздух густым, липким. Он отстранился, вышел из душа, бросив шорты на пол, и ушёл, оставив меня одну. Я рухнула на колени под струями, задыхаясь, дрожа, чувствуя, как его сперма стекает из меня, смешиваясь с водой, как тело ноет от этого грубого, жёсткого секса, и не понимала, что со мной творится, почему я не могу остановиться, почему я хочу ещё.

Я вышла из ванной через полчаса, завернувшись в полотенце, всё ещё мокрая, всё ещё дрожащая, волосы прилипли к шее, капли стекали по груди. На кухне гудела кофеварка, Дима спустился, сонный, в одних трусах, буркнул что-то про завтрак, и я кивнула, стараясь не смотреть на Пашу, который сидел у стола, глядя на меня с этой своей улыбкой — довольной, почти торжествующей, как будто он только что выиграл войну. Я должна была держать себя в руках, притвориться, что ничего не было, но тут раздался звонок в дверь, и я вздрогнула, чуть не уронив кружку, которую взяла дрожащими руками.

Дима пошёл открывать, пробормотав что-то про «кого там ещё несёт», а я осталась стоять, чувствуя, как сердце колотится в груди, как полотенце липнет к мокрой коже. Джордж. Он вошёл, высокий, массивный, в той же чёрной футболке, что на вечере, которая обтягивала его широкие плечи, и бросил мне взгляд — тёмный, горячий, обещающий, полный того же голода, что я видела в нём на террасе. Его кожа блестела в утреннем свете, и я невольно сглотнула, чувствуя, как жар от его присутствия растекается по телу.

— Привет, Дима, Лена, — сказал он, кивая, его голос был низким, раскатистым, как гром. — Миску от соуса забрать пришёл. Забыл вчера.

Дима буркнул что-то, пошёл искать миску в шкафу, а Джордж подошёл ко мне, слишком близко, пока Паша смотрел в другую сторону, отвлёкшись на кофе. Его рука скользнула мне на талию, чуть сжала через полотенце, пальцы прошлись по мокрой коже, и он наклонился, шепнув так тихо, что услышала только я:

— Ты выглядишь так, будто тебя только что трахнули до дрожи. Скоро вернусь за большим, Лена. Жди меня.

Его пальцы задержались на мне секунду, сжали сильнее, и я ахнула тихо, чувствуя, как между ног снова становится жарко, как трусики — если бы они были на мне — промокли бы ещё раз. Он отстранился, взял миску из рук Димы, бросил мне ещё один взгляд — горящий, хищный — и ушёл, оставив за собой запах своего одеколона и это обещание, которое повисло в воздухе, как угроза. Дима вернулся, ничего не заметил, сел за стол, а Паша смотрел на меня, сжимая кулаки, его глаза потемнели ещё больше, и я поняла: он видел. Не всё, но достаточно.

Я стояла, держа кружку, чувствуя, как кофе остывает в руках, как полотенце липнет к коже, как тело дрожит от всего, что произошло — от Паши в душе, от Джорджа у стола, от вчера с Мишей и Толей. Телефон завибрировал на столе, я глянула — сообщение от Миши: «Труба опять течёт. Зайду завтра». Я рухнула на стул, глядя на пустую кружку, чувствуя, как сердце колотится, как жар растекается по телу, как всё это — Паша, Джордж, Миша, Толя — окружает меня, душит, тянет вниз. Я понимала: это не остановить. Они все хотели меня, каждый по-своему, и я хотела их — всех, разом, по очереди, снова и снова. Моя жизнь превращалась в хаос, в грязный, сладкий водоворот, и я боялась этого, но жаждала — больше, чем могла себе признаться, больше, чем могла вынести. Завтра придёт Миша, потом Джордж, Паша не отпустит, Толя ждёт на работе, и я… я не знала, как выбраться. И не хотела.

Поддержите меня на Boosty и подписывайтесь на Telegram или VK, чтобы получить доступ к эксклюзивным рассказам и быть в курсе всех новостей!

Спасибо за вашу поддержку!

Поддержать на Boosty Канал Telegram Группа VK