Клиника встретила меня тишиной — такой густой, что каждый мой шаг отдавался эхом в пустом коридоре, как будто я была последним человеком на этой чертовой земле. Дверь за мной закрылась с мягким щелчком, и я замерла, прислушиваясь, пытаясь уловить хоть что-то — шорох, голос, дыхание, — но ничего, кроме слабого гудения ламп над головой, раздражающего, как комар в ночи. Вечерний свет пробивался через узкие окна, рисуя длинные, кривые тени на линолеуме, и я стояла, сжимая ремешок сумки так, что пальцы побелели, чувствуя, как пот стекает по спине под курткой. В семь вечера тут всегда пусто — медсестры давно ушли домой, пациенты разошлись, и только дежурный врач мог задержаться, если что-то срочное. Сегодня это был он, Анатолий Сергеевич, и его сообщение — «Перезвони, когда будешь одна. Есть разговор» — до сих пор жгло мне мозг, как раскалённый уголь.

Я пыталась собраться с мыслями, привести себя в порядок, хоть немного притвориться нормальной, но это было бесполезно. После Миши в подвале, после его грубых рук, его члена, который вбивался в меня у стены, и спермы, которая до сих пор липла между ног, я должна была чувствовать себя грязной, опустошённой, сломленной. Но вместо этого внутри горел огонь — стыд, страх и этот проклятый голод, который я не могла заглушить ни водой, ни кофе, ни здравым смыслом. Паша, Джордж, Миша — они все оставили во мне свои следы, горячие, липкие, влажные, и теперь я шла к ещё одному, зная, что это не про работу, не про какие-то там графики. Это про меня, про моё тело, про этот жар между ног, который не утихал, и про то, что я не могла — или не хотела — сказать «нет».

Лифт был выключен, табло не светилось, и пришлось подниматься по лестнице. Каждый шаг отдавался в груди, как удар, и я чувствовала, как под курткой, под этим старым мятым халатом, майка липнет к коже — я вспотела, хотя в коридоре было холодно, почти морозно. На ногах — домашние туфли, которые я не успела сменить, и они шлёпали по ступенькам, выдавая мою спешку, мою нервозность, моё желание поскорее оказаться там — или сбежать, я сама не знала. На втором этаже свет горел только в конце коридора, из-под двери его кабинета, и я пошла туда, стараясь дышать ровно, но каждый вдох был как глоток огня. Ноги дрожали, между бёдер всё ещё было липко от Миши — я так и не сходила в душ, не смыла его, и эта грязь, этот запах секса, пропитавший меня, только усиливали хаос в голове. Дверь была приоткрыта, и я услышала его голос — низкий, спокойный, уверенный, он говорил по телефону.

— Да, завтра утром… Нет, я сам разберусь, не надо никого… Хорошо, до встречи.

Он отключился, и я постучала — тихо, почти робко, пальцы едва коснулись дерева, хотя внутри всё кричало, чтобы я развернулась и сбежала домой, к Диме, к Паше, к чему угодно, лишь бы не сюда. Но я не могла — ноги сами несли меня вперёд, как будто кто-то дёргал за ниточки. Дверь скрипнула, и я вошла, чувствуя, как сердце колотится в горле, как будто хочет выскочить наружу и убежать без меня. Анатолий Сергеевич сидел за столом, в белом халате, но без галстука, рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, открывая кусочек загорелой кожи с тёмными волосками. Ему было сорок, но выглядел он моложе — подтянутый, с короткими тёмными волосами, чуть тронутыми сединой у висков, и этими своими ухоженными руками, которые я до сих пор помнила на своём теле — сильными, цепкими, знающими, как взять то, что им нужно. Он поднял глаза от бумаг, и его взгляд — острый, цепкий, как скальпель — прошёлся по мне, от лица до ног, задержался на бёдрах, и я невольно сжала их под курткой, чувствуя, как трусики промокли ещё сильнее.

— Лена, — сказал он, откидываясь на спинку кресла с лёгкой, почти ленивой улыбкой, которая не доходила до глаз. — Рад, что ты пришла. Закрой дверь.

Я замерла, но послушалась — повернулась, щелкнула замком, и этот звук — тихий, но резкий — отрезал меня от внешнего мира, как нож. Осталась только я, он и этот кабинет, где всё началось пару дней назад — где он трахал меня на этом самом столе, где я кричала под ним, теряя голову. Я осталась стоять у входа, не зная, куда деть руки, куда смотреть, как дышать, чтобы не выдать себя. Он кивнул на стул напротив стола, жестом, который был больше приказом, чем приглашением, и я почувствовала, как ноги подкашиваются.

— Садись. Разговор есть.

Я прошла к стулу, медленно, как будто ноги были налиты свинцом, села, положив сумку на колени, и попыталась выглядеть спокойно, хотя внутри всё дрожало, как лист на ветру. Его кабинет был знакомым до тошноты — тот же стол, на котором он брал меня, те же полки с книгами по медицине, тот же запах антисептика и кофе, который он всегда пил без сахара. Я вспомнила, как лежала тут, как его руки сжимали мне бёдра, как его член вбивался в меня, пока я не закричала, теряя голову, и от этого воспоминания у меня между ног стало горячо, влажно, как будто тело само решило, что хочет повторения — прямо сейчас, без слов, без вопросов. Он заметил, как я сглотнула, как дернулся мой взгляд, и уголок его рта дернулся в лёгкой, почти насмешливой улыбке, от которой у меня мурашки побежали по спине.

— Ты сегодня какая-то… напряжённая, — сказал он, складывая руки на столе, переплетая пальцы так, что костяшки слегка побелели. — Что-то случилось?

— Нет, — соврала я, глядя на свои колени, на сумку, которую сжимала, как спасательный круг, чувствуя, как ногти впиваются в кожу ладоней. — Просто устала. Дома… дела.

— Дела, значит, — хмыкнул он, и в его голосе было что-то насмешливое, как будто он знал, что я вру, и ему это нравилось, как игра. — А утром ты сказала, что у тебя гости. Вчера тоже, судя по твоему голосу, была занята. Чем, Лена? Или кем?

Я вскинула глаза, чувствуя, как щеки запылали, как кровь бросилась в лицо, горячая и предательская, как будто всё моё тело кричало: «Да, я была занята, я трахалась весь день, и мне это нравится!» Он знает? Или просто дразнит, играет со мной, как с игрушкой, зная, что я не смогу отбиться? Его взгляд был спокойным, но в нём было что-то хищное, как у кота, который загнал мышь в угол и теперь ждёт, когда она побежит — или сдастся. Я открыла рот, чтобы сказать что-то — хоть что-то, чтобы отбиться, хоть какую-то жалкую ложь, — но он перебил, не дав мне шанса.

— Не отвечай. Я и так вижу. Ты вся на нервах, и это не от работы. Не от графика. Это от другого.

Он встал, медленно обошёл стол и остановился передо мной, слишком близко, так, что я чувствовала тепло его тела через воздух, через эту тонкую куртку, которую я накинула поверх халата. Я уловила его запах — кофе, одеколон, что-то резкое и мужское, и это ударило мне в голову, как вчерашний Миша в подвале, как Джордж на террасе, как Паша у перил — все они смешались в один горячий коктейль, от которого у меня кружилась голова. Он наклонился, положил руку на спинку моего стула, чуть касаясь моих волос, и я дернулась, как от удара током, но не отстранилась — не могла, не хотела, черт возьми.

— Ты ведь не просто так приехала, Лена, — сказал он тихо, почти шепотом, глядя мне в глаза так, что я утонула в этом взгляде, как в омуте. — Я звал, и ты пришла. Почему?

— Вы сказали… про график, — пробормотала я, но это звучало жалко, как детская отговорка, и мы оба знали, что это ложь, что я не верю в это сама, что я пришла сюда не за бумагами, а за ним.

— График, — повторил он, и его улыбка стала шире, почти хищной, с лёгким намёком на зубы. — Ну да, конечно. Тогда давай обсудим график.

Он выпрямился, но не отошёл — остался стоять рядом, глядя на меня сверху вниз, как будто я была добычей, которую он уже поймал и теперь просто решает, как съесть. Я сжала сумку сильнее, чувствуя, как пальцы дрожат, как ногти впиваются в ладони, оставляя красные полумесяцы. Он молчал, и эта тишина давила, как пресс, пока я не подняла глаза, не выдержав. Его рука скользнула мне на плечо, легко, почти невесомо, но я вздрогнула, как от ожога, и он заметил — заметил и сжал сильнее, чувствуя, как я напряглась под его пальцами.

— Расслабься, Лена, — сказал он, его голос был низким, обволакивающим, как бархат. — Ты же не боишься меня?

— Нет, — соврала я снова, но голос предал — дрожал, выдавал всё, что я пыталась спрятать: страх, желание, этот пожар, который горел внутри и не давал мне дышать.

Он хмыкнул, убрал руку и вернулся к столу, но не сел — прислонился к краю, скрестив руки на груди. Я смотрела на него, на его длинные пальцы, на эту рубашку, натянутую на груди, где проступали мышцы, и вспоминала, как он снимал её тогда, как прижимал меня к столу, как его член заполнял меня до предела, растягивая, заставляя кричать. От этих мыслей у меня внутри всё сжалось, между ног стало ещё жарче, ещё мокрее, и я поняла: он видит. Видит, как я краснею, как дышу чаще, как не могу отвести взгляд от его рук, его губ, его паха, где брюки слегка оттопыривались — он уже был возбуждён, и это только подливало масла в мой огонь.

— Ты знаешь, зачем я тебя позвал, — сказал он наконец, и его голос стал ниже, глуше, почти рычащим. — И я знаю, что ты хочешь того же. Встань.

Я замерла, но ноги сами подняли меня со стула, как будто он дёрнул за невидимые ниточки. Сумка упала на пол с глухим стуком, я не стала её поднимать — просто стояла, глядя на него, как кролик на удава, чувствуя, как пульс бьётся в висках, в горле, между ног. Он кивнул, довольный, и шагнул ко мне, сократив расстояние до шага, до дыхания, до жара его тела, который я ощущала даже через одежду.

— Хорошая девочка, — шепнул он, и от этих слов у меня мурашки побежали по спине, по рукам, по бёдрам. Его рука легла мне на талию, скользнула под куртку, под халат, и я почувствовала, как его пальцы касаются голой кожи через майку, горячие, настойчивые. — Ты ведь не переоделась даже? Прямо из дома, да? Прямо так, мокрая и готовая?

— Я… торопилась, — выдохнула я, и это было правдой, но не всей. Я торопилась сбежать — от Паши, от Миши, от самой себя, — и попала сюда, к нему, зная, что он возьмёт меня, как тогда, и я не смогу сопротивляться.

— Торопилась ко мне, — уточнил он, и его рука поднялась выше, задев грудь, сжав сосок через ткань так, что я ахнула, выгнувшись невольно. — Я знал, что ты придешь. После того раза ты не могла не прийти.

Он рванул куртку с моих плеч, и она упала на пол с глухим звуком, как сброшенная кожа. Халат распахнулся сам, и его пальцы нашли край майки, задрали её до груди, оголяя живот, талию, рёбра. Я задрожала, чувствуя, как холод кабинета касается кожи, но его руки были горячими, почти обжигающими, и этот контраст сводил меня с ума. Он притянул меня к себе, прижал к столу, и я уперлась бёдрами в край, ощущая, как дерево впивается в кожу через трусики, которые уже промокли насквозь — от Миши, от меня самой, от него.

— Анатолий Сергеевич… — начала я, но он перебил, наклоняясь так близко, что его губы почти касались моих.

— Толя, Лена. Здесь и сейчас — просто Толя.

Его губы нашли мои, и он поцеловал меня — жадно, глубоко, врываясь языком мне в рот, как будто хотел выпить меня до дна. Я застонала, не в силах сдержаться, и мои руки сами легли ему на грудь, сжали рубашку, чувствуя твёрдость мышц под ней. Он целовал меня так, будто хотел оставить свой вкус на моих губах навсегда, и я отвечала — неумело, но с таким же голодом, который копился во мне весь день, всю неделю, всю жизнь. Его руки скользнули мне под майку, нашли грудь, сжали соски, теребя их пальцами, и я выгнулась, прижимаясь к нему сильнее, чувствуя, как они твердеют под его прикосновениями, как всё тело отзывается на этот жар.

— Ааах… Толя… — выдохнула я, когда он оторвался от моих губ и начал целовать шею, спускаясь ниже, к ключицам, к груди. Его зубы слегка прикусили кожу над соском через ткань, и я вздрогнула, чувствуя, как между ног становится ещё мокрее, ещё горячее, как трусики липнут к коже, пропитанные моим желанием и остатками Миши.

— Какая ты горячая, — пробормотал он, рывком сдергивая с меня халат полностью. Ткань упала на пол, шурша, как осенние листья, и я осталась в майке и трусиках, дрожа перед ним, открытая, голая, готовая. Он схватил меня за бёдра, развернул спиной к себе и нагнул над столом — так же, как тогда, пару дней назад, но теперь это было ещё острее, ещё грязнее. Я уперлась ладонями в дерево, чувствуя его холод под пальцами, и ахнула, когда он рванул мои трусики вниз, сдирая их с ног одним движением. Они упали к щиколоткам, и я осталась голой снизу, мокрая, раскрытая, с липкими следами Миши, которые он, наверное, заметил — и ему это нравилось.

— Ооох… — вырвалось у меня, когда его пальцы скользнули между ног, нашли мою киску, горячую, мокрую, пульсирующую. Он провёл по ней, раздвинул губы, чуть надавив на клитор, и я застонала громче, выгибаясь навстречу, чувствуя, как всё тело дрожит от его прикосновений.

— Уже течёшь, — хмыкнул он, и его голос был хриплым, грубым, полным желания. — Это от меня? Или кто-то другой тебя сегодня разогрел?

Я не ответила — не могла, только застонала снова, когда он ввёл два пальца внутрь, глубоко, до костяшек, растягивая меня, чувствуя, как я сжимаюсь вокруг него. Его пальцы двигались быстро, грубо, выбивая из меня влажные звуки, и я вцепилась в стол, чтобы не рухнуть, чувствуя, как ноги подкашиваются.

— Толя… Давай… — шепнула я, сама не веря, что это говорю, что прошу его, но мне было всё равно — я хотела его, здесь, сейчас, на этом столе, в этом кабинете, где он был хозяином, где он мог делать со мной что угодно.

Он вытащил пальцы, и я услышала, как он расстёгивает ремень — резкий звук пряжки, шорох ткани, щелчок молнии, и через секунду его горячий, твёрдый член упёрся мне в попу, скользнул ниже, к промежности. Он был большой — больше, чем Миша, больше, чем Паша, почти как Джордж, и я вспомнила, как он растягивал меня тогда, как я кричала под ним, как кончала, не в силах остановиться. Он провёл головкой по моим губам, дразня, размазывая мою влагу, и я застонала, толкнувшись назад, умоляя без слов.

— Хочешь, да? — шепнул он, наклоняясь ко мне, его дыхание обожгло мне ухо. — Скажи, Лена. Скажи, что хочешь.

— Да… Толя… Хочу… — выдохнула я, и это было как капитуляция, как последний шаг в пропасть.

Он вошел в меня одним движением, глубоко, до упора, и я закричала — громко, хрипло, не сдерживаясь, потому что тут не было Паши, не было Димы, не было никого, кто мог бы услышать, только мы двое в этом кабинете. Его член заполнил меня полностью, растянул до предела, до сладкой боли, и я вцепилась в край стола, чувствуя, как дерево скрипит под моими пальцами. Он начал двигаться — медленно сначала, почти дразня, выходя почти полностью и входя снова, и каждый толчок вышибал из меня воздух, каждый удар его головки по моим внутренностям заставлял меня стонать.

— Аааах! Толя… Ох… Да… — кричала я, выгибаясь под ним, толкаясь назад, чтобы он брал меня глубже, сильнее. Его руки сжимали мне бёдра, пальцы впивались в кожу, оставляя красные пятна, и я чувствовала, как он владеет мной — уверенно, властно, как будто я была его игрушкой, его шлюхой, его собственностью.

— Хорошая девочка, Лена, — рычал он, ускоряя темп, вбиваясь в меня так, что мои ягодицы шлепались о его пах, издавая громкие, влажные звуки, которые смешивались с моими стонами и его хриплым дыханием. — Кричи для меня. Я хочу это слышать.

И я кричала — громко, хрипло, не в силах остановиться, не в силах сдержать этот поток, который вырывался из меня вместе с каждым его толчком. Он наклонился ближе, прижал меня грудью к столу, и я почувствовала, как его рубашка липнет к моей спине, как его руки скользят по моим бокам, находят грудь, сжимают её через майку, теребят соски, пока я не задыхаюсь от кайфа. Его член входил и выходил, растягивая меня, заполняя меня, и я чувствовала, как сперма Миши смешивается с моей влагой, как всё это течёт по ногам, пачкает стол, и это было грязно, мерзко, но так сладко, что я теряла голову.

— Ты моя шлюха, Лена, — шепнул он мне на ухо, и от этих слов я кончила — резко, сильно, содрогаясь всем телом, сжимаясь вокруг него так, что он зарычал от удовольствия. Мои ноги задрожали, я вцепилась в стол так, что ногти оставили царапины на дереве, и закричала его имя — «Толя! Аааах!» — пока волны оргазма били по мне, как шторм, унося остатки разума.

Он не остановился — продолжал трахать меня, растягивая мой кайф, вбиваясь ещё глубже, ещё сильнее, и я чувствовала, как его член пульсирует внутри, как он приближается к краю. Его руки сжали мне ягодицы, раздвинули их, и он вошёл ещё глубже, до самого основания, так, что я задохнулась от этого ощущения. Он наклонился, прикусил мне шею, оставляя красный след, и я застонала снова, чувствуя, как второй оргазм подступает, быстрее, чем я могла ожидать.

— Кончай ещё раз, Лена, — прохрипел он, ускоряя темп до предела. — Давай, для меня.

И я кончила снова — громче, сильнее, содрогаясь под ним, как в лихорадке, крича его имя, пока голос не сорвался. Моя киска сжималась вокруг него, выжимая его, и он не выдержал — зарычал, вжал меня в стол сильнее и кончил, заливая меня горячей струёй, которая била внутрь, смешиваясь с моей влагой, с остатками Миши, заполняя меня до краёв. Он выплескивал всё до последней капли, его член пульсировал, и я чувствовала, как это течёт из меня, стекает по ногам, пачкает пол, пока он не замер, тяжело дыша мне в спину, придавливая меня своим весом.

Мы лежали так с минуту — я, распластанная на столе, с задранной майкой и спущенными трусиками, мокрая, липкая, дрожащая, и он, всё ещё прижимающий меня, всё ещё внутри, пока его дыхание не выровнялось. Потом он отстранился, медленно вытащил член, и я ахнула, чувствуя, как его сперма вытекает из меня, горячая, густая, стекает по внутренней стороне бёдер, смешиваясь с тем, что было до него. Он помог мне встать, придержал за талию, потому что ноги не держали, и я рухнула бы, если бы не он. Его взгляд — довольный, чуть насмешливый — прошёлся по мне, по моим растрёпанным волосам, по красным пятнам на шее, на бёдрах.

— Ты молодец, Лена, — сказал он, гладя меня по щеке пальцем, ещё влажным от меня. — Завтра приходи на работу как ни в чём не бывало. А это… это наш маленький секрет.

Я кивнула, не в силах говорить — горло пересохло, голос пропал после всех этих криков. Подобрала халат с пола, натянула трусики, чувствуя, как они тут же промокают от его спермы, от моей влаги, и накинула куртку дрожащими руками. Он проводил меня до двери, открыл её и бросил напоследок:

— Спокойной ночи. И осторожнее на дороге. Ты выглядишь так, будто тебя только что трахнули.

Я вышла в коридор, чувствуя, как ноги дрожат, как всё тело ноет от того, что он со мной сделал — от его рук, его члена, его слов, которые до сих пор звенели в ушах. Лифт всё ещё не работал, пришлось спускаться по лестнице, держась за перила, чтобы не упасть, чувствуя, как сперма стекает по ногам, пачкает туфли, как запах секса пропитал меня всю. В машине я рухнула на сиденье, глядя в темноту, не включая свет. Часы показывали восемь вечера. Я не знала, как доехать домой, как посмотреть в глаза Диме, Паше, как жить дальше после этого — после Миши, после Толи, после всего. Но одно было ясно: это не конец. Они все — Джордж, Паша, Миша, Толя — хотели меня, и я хотела их, и этот круг становился всё теснее, всё горячее, всё опаснее.

Поддержите меня на Boosty и подписывайтесь на Telegram или VK, чтобы получить доступ к эксклюзивным рассказам и быть в курсе всех новостей!

Спасибо за вашу поддержку!

Поддержать на Boosty Канал Telegram Группа VK